Ханна изучала ее.

— Ты можешь поговорить со мной, ты знаешь.

— Я говорю с тобой.

— О чем угодно. Обо всем.

Квинн молчала. Она сомневалась, что сможет.

— Как умер Ноа…

— Я не хочу говорить о нем. — Ее слова прозвучали резко и отрывисто, в груди вспыхнул едва тлеющий уголек, щеки разгорелись.

— Все случилось нечестно и неправильно. Когда кто-то, кто тебе дорог, принимает плохие решения, бывает трудно пережить это, понять, что ты чувствуешь по отношению ко всему случившемуся. — Ханна колебалась. — Я знаю. Я тоже через это прохожу.

Горло Квинн сжалось.

— Я в порядке.

— Это нормально чувствовать…

— Говорю же, я в порядке!

Ханна медленно, неохотно кивнула.

— Хорошо, я понимаю.

Ханна, вероятно, действительно понимала. Ноа был ее мужем. У нее больше прав горевать, чем у Квинн, больше прав на гнев, боль и разочарование.

И все же это знание ничего не изменило внутри Квинн, не ослабило горький узел в ее нутре и не растворило тьму, застывшую в груди.

Половину времени она чувствовала себя онемевшей, отключенной. Пустой. В другое время она пылала гневом.

Жестокий гнев, настолько острый, что Квинн чувствовала, как он режет ее изнутри. Наносит ей шрамы. Превращая ее в кого-то, непонятного ей.

За последние две недели темная штука внутри нее не исчезла. Ей не стало лучше. Наоборот, злоба становилась больше, темнее, уродливее.

И она наполняла Квинн бездонным ужасом.

Глава 13

Квинн

День восемьдесят восьмой

Шарлотта издала недовольный вопль, потеряв одну из своих игрушек. Ее маленькие толстые ручки тянулись к ней, но она еще не могла перевернуться или поползти.

Поднявшись на ноги при первом крике Шарлотты, Призрак стряхнул листья и ветки со своей пушистой шубы и с тревогой обошел вокруг одеяла, приглядываясь к ее маленькому тельцу, чтобы найти источник недовольства.

Призрак дышал малышке в лицо своим теплым собачьим дыханием. Тревога Шарлотты перешла в писк и хихиканье. Ханна бросила ведро с бельем, чтобы достать игрушку дочки, проверить ее подгузник и прошептать несколько ласковых слов в ее розовое ушко.

Наблюдая за ними, Квинн почувствовала, как сжалось ее сердце. Ей хотелось плакать без всякой причины, что только усиливало ее злость на себя.

Как только Шарлотта успокоилась, Ханна вернулась к стирке и Квинн. Еще несколько минут они работали в тишине.

— Она похожа на тебя, — сказала Квинн через некоторое время.

— Это маленькое благословение, но я им дорожу. — Поморщившись, Ханна прекратила возиться с вантузом и потерла пострадавшую руку. — Во время беременности я долгое время не могла ее полюбить. Она ассоциировалась у меня с Пайком, с теми ужасными вещами, которые он сделал со мной. Но в ночь, когда Шарлотта родилась, я чуть не умерла. Мне пришлось бороться, чтобы вернуться, и когда я это сделала, то увидела в ней настоящий драгоценный подарок. Она моя, а не его. Она никогда не была его.

Ханна встретила взгляд Квинн.

— Для меня она — доказательство того, что красота может восстать из пепла.

— Ты убила Пайка, — промолвила Квинн, не успев остановить себя. Ее щеки вспыхнули. — Прости, я не должна говорить об этом. У меня слишком болтливый язык, бабушка всегда меня ругает.

Ханна не вздрогнула и не отшатнулась. Ее взгляд не дрогнул.

— Все в порядке. Это не запретная тема. Такое случилось. Просто часть моей истории.

Квинн колебалась, оглядываясь и осматривая деревья. На ветке сидела ворона, наблюдая за ней своим черным глазом-бусинкой.

— Какаво это — убить его?

Минуту Ханна не отвечала. Квинн переживала, что она не ответит, поскольку, несмотря на все свои слова, Квинн обидела ее.

— Ужасно, — наконец произнесла Ханна.

— Но ты все равно это сделала.

Улыбка Ханны вышла болезненной, намекая на шрамы, которые она пережила, но в ней чувствовалась и сила, железный стержень, который излучало все ее существо.

— Страх нельзя победить, но с ним можно бороться, снова и снова, если у тебя есть что-то, за что стоит драться.

Квинн хотела обрести ту силу, ту стойкость и твердость, которая исходила от Ханны. Как кто-то может оставаться таким добрым после такой жестокости?

Квинн никогда никого не убивала до той ночи две недели назад. За один час по ее вине погибли четыре человека. Ополченцев она уничтожила на расстоянии, ночью, так что даже не видела их лиц и не осознавала их боли.

С Розамонд Синклер все вышло близко и лично.

Смерть Розамонд преследовала Квинн. Розамонд и Ноа.

— Все произошло не так, как в кино, — объяснила Ханна. — Там героиня мстит и уходит невредимой. Лишение человека жизни не дается легко, оно оставляет после себя шрамы, независимо от того, кого ты убил. Гэвин Пайк был чудовищным человеком. Он заслуживал смерти, он должен был умереть. Пусть я защищалась, пусть восстановила справедливость, но все равно его убийство лишило меня чего-то.

Квинн ничего не ответила.

Возле кучи дров Валькирия охотилась на мышей, но Локи все время прыгал и разрушал ее планы. Она шипела от досады и замахивалась на него когтями.

Локи громко мяукнул и удрал с ее пути, только чтобы снова последовать за ней и сорвать ее следующую засаду. Локи был плохим охотником. Валькирия же, напротив, рождена для этого.

— Убийство человека меняет тебя, — заметила Ханна. — От этого никуда не деться.

Квинн ненавидела, что Розамонд скрывается в ее сознании и преследует ее в кошмарах. Она ненавидела, что смятая форма Ноа была первым, что она видела утром, и последним, что она видела перед сном.

— Мне тоже до сих пор снятся кошмары. Я все еще вижу его лицо. — Голос Ханны звучал так тихо из-за ветра и воркования и бульканья Шарлотты, что Квинн пришлось напрячься, чтобы расслышать его. — Нужно время, чтобы справиться с этим — со всеми эмоциями и кошмарами. Ты чувствуешь себя совсем не так, как хочешь, как тебе кажется должна. У тебя так же?

Квинн слабо кивнула.

— Нормально расстраиваться по этому поводу, — мягко сказала Ханна. — Все, что, как я представляю, ты сейчас чувствуешь, — это нормально. Но никогда не забывай, что Розамонд сама навлекла на себя свою смерть. Она не оставила тебе выбора. Ты понимаешь? Ты сделала то, что должна была сделать. Ты поступила правильно.

Они замолчали на мгновение.

Взгляд Ханны смягчился. Слезы блестели в ее зеленых глазах, как изумруды.

— Мы выжили, Квинн. Ты и я. Мы делаем то, что должны делать.

Квинн почувствовала это, как электрический ток, связывающий ее с Ханной, тот же ток, который связывал ее с Бишопом — связь между людьми, которые потеряли так много.

Потеря, которая уничтожает тебя, ломает твою жизнь, разворачивает твое «я», пока ты не посмотришь в зеркало, и лицо, которое ты видишь, больше не твое.

— Ты можешь поговорить со мной, Квинн. Правда. Это нормально — просить о помощи.

Квинн не могла этого сделать. Не могла попросить о помощи или поговорить о своем состоянии. Она даже не могла дать этому название, не могла обличить в слова то, что внутри нее происходило, то что ее безумно пугало. Квинн чувствовала, как исчезает она сама и как в нее проникает что-то новое.

Она не знала, как это остановить — и хотела ли вообще этого.

Квинн опустила ручку вантуза и отступила назад, крик застрял за зубами.

— Я должна идти.

— Квинн…

— Прости. — Стирка не закончена. Белье прополоскали, но его нужно выжать и повесить на бельевую веревку, иначе полотенца и простыни заплесневеют. — Извини за стирку. В следующий раз я постираю все пеленки Шарлотты, обещаю. Мне очень жаль.

Она не почесала подбородок Призрака и не обняла Шарлотту на прощание.

Ее глаза горели, горячие слезы душили горло, Квинн повернулась и, спотыкаясь, пошла через двор Ханны, не к своему дому, а прочь, в лес, куда угодно, только подальше отсюда.