Квинн не могла не заметить, как близко они сидели, как им было комфортно друг с другом. Она также отметила выпуклость пистолета на бедре Лиама под его толстовкой. Его взгляд не останавливался на чем-то одном, а продолжал блуждать, проверяя окна, дверь, коридор. Как будто он всегда начеку, в поисках опасности.

Бишоп говорил, что он не тот человек, с которым стоит связываться. Квинн поверила.

— Майло и Ноа рассказали мне все о тебе, Квинн, — произнесла Ханна. — Ты очень дорога им обоим.

Несмотря на свои лучшие намерения, Квинн покраснела. Она прочистила горло, сопротивляясь желанию сказать что-нибудь язвительное.

— Да. Ну. Это взаимно.

— Я помню тебя, — призналась Ханна. — Ты обычно сидела прямо у этого окна и махала мне рукой, когда я бегала с малышом Майло, сидящим в его прогулочной коляске. Тогда ты была меньше. И волосы у тебя были другого цвета.

Майло бросил взгляд на Квинн, его глаза расширились. Она никогда не рассказывала ему эту историю.

— Правда?

— Правда, — подтвердила Квинн. — Видишь? Нам просто суждено было стать друзьями.

Майло улыбнулся на это. Настоящая, искренняя улыбка.

— Я так и знал, — прошептал он себе под нос.

— Что все это? — Лиам указал на листья, разложенные на журнальном столике и аккуратно сложенные в картонную коробку на полу рядом с ним.

— Листья для бабушкиной туалетной бумаги.

— Это как?

— Эти растения называются «овечье ухо», — объяснила Квинн. — У них мягкие, впитывающие листья, большие и широкие. Они съедобны и целебны. Их можно использовать как бинты, они обладают антибактериальными свойствами. Но лучше всего они известны как хорошая альтернатива туалетной бумаге. Малеин тоже отлично подходит, у него более крупные листья.

— О, круто, — сказала Ханна. — Это очень скоро пригодится.

— Листья сушат на плоской поверхности, чтобы сохранить их для круглогодичного использования. Листья не теряют свою впитывающую способность даже после сушки. Так они занимают гораздо меньше места при хранении, чем упаковки туалетной бумаги.

— Как она выращивает их посреди зимы? — спросил Лиам.

Квинн объяснила, как бабушка ухаживает за зимним садом на заднем дворе.

— «Овечье ухо» можно выращивать зимой и в помещении в маленьких горшочках. Высушив листья, нужно положить их в банку или пакет с застежкой, чтобы использовать, когда понадобится.

— Это гениальная идея, — заявила Ханна. — А как насчет самодельных подгузников?

— Тоже подойдет. И для прокладок при менструации.

— Какая гадость, — пробормотал Майло.

— Если у Молли найдется несколько семян, я бы с удовольствием вырастила несколько наших собственных, — сказала Ханна.

Майло скорчил гримасу.

— Это будет не так уж плохо, — пообещала Ханна. — Поверь мне.

— Вообще бабушка говорит, что листья похожи на облако. Лично мне еще предстоит это испытать.

Ханна ухмыльнулась Майло.

— Облако, приятель. Уверен, что не хочешь попробовать?

Майло застенчиво хихикнул. Он покраснел и отвел взгляд.

— Может быть, позже.

— Привычная нам туалетная бумага была изобретена всего сто лет назад, — заявила Квинн, гордая и благодарная за все те знания, которым научили ее бабушка и дедушка. — Люди веками использовали растения. Они прекрасно работают — если только это не ядовитый плющ.

— Нам придется научиться делать все с нуля, — тихо сказала Ханна. — Поскольку производственные предприятия не работают, а цепочка поставок нарушена, запасы всего, к чему мы привыкли, ограничены. Многое придется делать по-старому.

— Надеюсь, не все, — проговорила Квинн. — Я бы хотела сохранить хотя бы несколько технологических достижений.

— Кстати, о технологиях. — Лиам указал жестом на шнуры, обвивающие ее шею. — Что у тебя там?

Квинн широко улыбнулась.

— Музыка.

Ханна качала ребенка на руках. И тут замерла.

— Музыка?

— Мой дедушка поместил старый айпод в клетку Фарадея, чтобы защитить его. ЭМИ ему не навредил. У меня есть солнечное зарядное устройство. И даже маленький динамик, чтобы слушать громко.

— Мы с Квинн иногда поем и танцуем, — застенчиво признался Майло.

Ханна сглотнула. Ее лицо побледнело. Лиам пристально наблюдал за ней, на его лице появилось обеспокоенное выражение.

— Как думаешь, мы можем что-нибудь послушать?

Квинн достала из кармана айпод.

Ребенок тихонько заплакал. Лиам потянулся к малышке.

— Я возьму ее.

Не говоря ни слова, Ханна передала ему Шарлотту. Малышка почти исчезла в больших, мозолистых руках солдата.

Удивительно нежно он прижал младенца к груди и погладил ее по спине.

Она зашевелилась, затем расслабилась, прижавшись к его шее. Почти мгновенно Шарлотта снова заснула.

— А шум ее не потревожит? — спросила Квинн.

— Она почти все проспит, — ответила Ханна. Она не сводила глаз с айпода Квинн с тех пор, как тот появился.

Квинн подключила айпод к колонке на камине. Она перебирала разных исполнителей, ища что-нибудь хорошее. Она пропустила «Eye of the Tiger», «Dancing Queen» и «I'm a Believer».

Вспомнив, что Майло говорил ей, что это любимая группа его матери, она остановилась на песне «Битлз». Квинн заколебалась, затем нажала кнопку «воспроизведение».

Мягкие переливы песни «Blackbird» наполнили комнату. Призрачный голос Пола Маккартни и акустическая гитара слились в идеальной гармонии.

Ханна резко выдохнула и закрыла глаза. Черты ее лица смягчились.

Квинн не могла оторвать от нее глаз. Ханна выглядела такой красивой, такой безмятежной.

Все внимательно слушали, пока не стихли последние ноты. Никто не двигался.

Странное выражение появилось на лице Майло. Он взглянул на Ханну, его глаза расширились и стали яркими.

— Ты пела эту песню. Ты пела ее мне перед сном. Правда, ты немного изменила мелодию.

— Да. Это была наша любимая песня. — Ханна переместилась вперед с дивана и опустилась на колени, выражение ее лица выражало такую надежду, что у Квинн защемило сердце. Она сцепила руки на коленях. — Ты помнишь?

Майло кивнул.

— Помню.

Подбородок Ханны задрожал. Дрогнувшим голосом она начала петь а капелла.

— Черный дрозд, лети, черный дрозд, лети... На свет темной черной ночи... — Ее голос становился сильнее, увереннее. — Черный дрозд поет в темноте ночи... Возьми эти сломанные крылья и научись летать...

Квинн перестала дышать. Майло и Ноа не преувеличивали. У Ханны Шеридан был самый красивый голос, который она когда-либо слышала — чистый, богатый и сильный.

Песня поразила ее прямо в сердце, в самую душу.

Майло присоединился к матери. Они пели вместе, их голоса звучали чисто и гармонично, отдаваясь прекрасным эхом в маленькой комнате.

— Черный дрозд, лети... на свет темной черной ночи. — Слезы текли по лицу Ханны. Она пропела последнюю строчку. — Всю свою жизнь ты только и ждал этого момента.

Майло подошел к ней. Без колебаний, без неловкости, неудобства или нервозности, а решительно. Широко раскинув руки, он бросился к матери.

Ханна обхватила его руками и притянула к себе, зарывшись лицом в его темные кудри. Они крепко держали друг друга, словно не хотели отпускать.

Грудь Квинн наполнилась теплом. Ее глаза повлажнели. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно.

Она знала, как много это значит для Майло. Она понимала, как сильно Ханна нуждается в этом.

Квинн не могла представить, через что Ханна прошла, чтобы попасть сюда, какие битвы она вела и выиграла, чтобы вернуться к своей семье.

Какой это дар: потерять что-то ценное, и после того, как все надежды угасли, обрести снова.

Квинн знала, что такое боль. Она знала о потере. У нее за плечами свои горести и кошмары, своя потерянная мать, которая никогда не вернется.

Она никогда бы не отказала им в счастье. Их счастье стало ее собственным.

Она любила Майло. Ей нравилась Ханна, всегда нравилась. И хорошо, что она теперь здесь. Даже больше, чем хорошо — это правильно.